Первый осенний концерт Сергея Бабкина в «Тоннах»
...Это когда в холодный осенний вечер спешишь скорее в знакомый дом, шлепая по мокрому асфальту, кутаясь от ветра в воротник пальто. Спешишь, чтобы согреться, предвкушая давно знакомую уютную атмосферу, желтый свет небольшой лампы и тихие искренние разговоры, которые по своему обыкновению укроют и успокоят. Торопишься скорее в этот дом, как в убежище, как на большой корабль со светлыми окнами в продуваемой ветрами осени. Но, наконец добравшись до места, вдруг обнаруживаешь, что хозяин долгое время отсутствовал, он и сам, видимо, пришел незадолго до твоего появления, а когда уходил, забыл закрыть окна, и теперь всё некогда уютное, теплое и родное пространство заполнено холодом, острый ветер треплет легкие шторы. Зябко ежишься, не обретя неожиданно в этом месте столь желанного тепла, но торопишься позакрывать фрамуги, в надежде, что удастся ещё создать ту атмосферу, в которую намеревался закутаться, спрятаться от внезапно бросившейся в лицо осени. И когда воздух потихоньку отогревается, начинает казаться, что вот оно — протяни руку и достань, больше не мерзнут ноги и кончик носа, ты расслабляешься, откинувшись на спинку мягкого кресла, кажется, ты всё-таки спасен, ты спрятался. Но, присмотревшись повнимательнее к хозяину, начинаешь понимать, что именно его искренности и добрых разговоров не хватает, чтобы до конца отстроить тот уют, к которому ты так торопился. Хозяин не ставит греться воду в чайнике, не угощает ужином, а только лишь, отхлебнув давно остывший кофе, вдруг начинает тихо напряженно говорить, так внезапно остро, что к тебе в самое сердце протягивают тонкие пальцы-иглы его слишком искренние слова. Ужасаешься, как можно вообще задумываться обо всём этом, какое чудо замечать столь важные вещи и, насколько необъяснима способность легко доверять их, делиться и показывать. Мечтая обрести убежище в теплоте светящихся окон, ты вдруг окунаешься, застреваешь в горькой, обжигающе-правдивой осени со всей её слякотью, сквозняками, простудами и разочарованиями. И понимаешь, что прятаться от этого — самый худший вариант, намного честнее и полезнее впустить в себя всё и пережить, и тогда, расслабившись, позволяешь словам выжигать изнутри, чтобы выплюнуть тебя обратно в улицу чистым и честным.
Так и с концертом Сергея Бабкина, который прошел в первый вечер октября в московском клубе «16 тонн». Сергей и его музыканты вместо стандартного набора песен из программы «Классика» выдали нечто пульсирующее, вибрирующее, без спроса забирающееся в желудок и отдающее странными импульсами оттуда. Свистящий холодом «Сын», заставляющая затаить дыхание и крепко стиснуть кулаки «К.ч.у.н», подбрасывающая в воздух ударными и басами «Пульс», не позволяющая даже громко дышать «Сердце». В необычном звучании давно не исполнявшиеся на концертах песни, и все — царапающие, острые, осенние, обнажающее правду, больно хватающие за живое, показывали, что можешь чувствовать, что «ты можешь, ты должен». И в самый последний момент, когда тебя опускало песнями на уровень холодной осенней земли, когда тяжело становилось дышать от огромнейшего эмоционального напряжения, от силы переживаний и посылаемой со сцены энергии, тогда вдруг звучало что-нибудь легкое, теплое, «Мы не играем», «Доволен» и «Мотор», они словно давали возможность глотнуть немного воздуха, расслабиться, а потом музыка снова закручивала холодным водоворотом сильнейших, честных и чистых, горько-осенних переживаний. Сергей отбивал ритм на собственном стуле и переживал, переживал каждую песню до кончиков пальцев, он весь был песней, весь — напряжением, и брызги этих волн долетали даже до людей в последних рядах, даже до тех, кто просто не поместился и сидел на лестнице в слишком маленьком для Бабкина клубе. В промозглый холодный осенний вечер Сергей, видимо, не ставил своей задачей смягчить, помочь и согреть, он только ещё сильнее растревожил все осенние мысли и настроения, окатил весь зал сильной холодной волной. И это очистило, это помогло намного лучше свежезаваренного теплого чая простых добрых песен. Потому что это — правдивее и глубже, выходишь с концерта не разбитым тяжелыми эмоциями, а приятно опустошенным, вычищенным, выходишь, внезапно открыв в старом друге совершенно удивительную глубину. В этих горьких эмоциях нет злобы, нет ненависти, только очень много осознающей горечи, извлеченной на поверхность правды, к которой невозможно не прислушаться.
